Но это не значит, что мне приходится по утрам заводить доживающий свой железный век старый автофургон, а уж тем более выкатывать из подъезда скрипящую металлическую тележку и объезжать окрестные помойки. Как и в каждом бизнесе у старьевщиков есть своя элита, высший разряд, закрытая каста. А есть и особые специалисты, о которых мало кому известно.
Я работаю на дому.
Все мои клиенты свое "старье" приносят ко мне домой сами. Они не чужды любопытства. "Зачем Вам все это? " - спрашивают они. "Куда Вы это деваете" или "Что Вы с этим делаете", - их следующий вопрос. Я улыбаюсь в ответ и называю цену. Обычно после этого вопросы исчезают. И все же, если Вас интересует, что я делаю с покупаемым мною хламом, я отвечу. Я его уничтожаю. И получаю за это от своего работодателя хорошие деньги.
Более всего я люблю фотографии и старые письма. Их мне покупать наиболее выгодно, так как с ними проще всего разбираться. Их можно сжечь. Мой дом старой постройки, в клозете у меня стоит высокий титан. В нижней части этого дореволюционного монстра есть закопченная дверца, куда я, собираясь помыться в пожелтевшей ванной, должен укладывать маленькие березовые чурбачки, а затем терпеливо разжигать огонь. Вместо этого я кладу туда скомканные письма, конверты и фотографии и терпеливо жду, пока уничтожаемые письменные свидетельства чьей-то жизни согреют мне воду. Иногда я сжигаю книги с дарственными надписями. Почетные грамоты. Приветственные адреса. Но никогда тряпки. Тряпок приносят довольно много, но среди них все чаще попадается синтетика. При попытках ее сжечь, она издает неприятный запах, да и тлеют тряпки долго, одно неудобство. Тряпки я рву на части и расстригаю ножницами на мелкие лоскуты.
Раз в неделю мой работодатель приезжает на автофургоне вместе с двумя грузчиками, одетыми в синюю безымянную униформу, и забирает плоды моего труда. Жестяное ведро с пеплом от сожженных писем и фотографий. Холщевые мешки с ветошью из разрезанных платьев и другого тряпичного барахла. Большие бельевые баки с разбитой мною на мелкие осколки посудой. Отдельно - смятые алюминиевые кастрюли, раздавленные самовары и испорченные электроприборы. В последнюю очередь, разобранную на части старую мебель. Работодатель придирчиво осматривает качество порезки ткани и величину осколков посуды. На все это действуют жесткие нормативы. Например, мебель должна быть разобрана полностью. То есть ткань содрана и порезана, металлические части погнуты и расплющены, деревянные - вымазаны масляной краской. Если на частях мебели имеются какие-то записи или выдавленные знаки, они должны быть ободраны до деревянной или иной основы. Самое удивительное, что мебель именно с этими знаками стоит дороже.
Раньше для меня одними из самых больших источников забот и неудобства были драгоценности, медали, ордена, монеты и значки. Работодатель требовал стачивания их напильником до состояния металлической стружки. Излишне говорить, что дело это хлопотное, даже с учетом наличия на моей кухне тяжелых тисков и внушительного напильника. Поэтому однажды я оставил свои слесарные опыты и, выскальзывая из дома на недолгое время, попробовал подкладывать эти безделушки под колеса громыхающего по нашей улице трамвая. Результат превзошел все мои ожидания. Монеты и другие аналогичные изделия превращались в маленькие металлические блинчики. А что уж говорить о камнях, если даже хваленые алмазы крошились в пыль. Всего-то и оставалось расплавить мягкие металлы в домашнем тигле с помощью газовой горелки в небольшой металлический брусок.
Работодатель подбрасывает его на ладони, удовлетворенно кивает и, наконец, берет металлическую коробку, где находится пепел моего финансового отчета. Дело в том, что всех своих недельных посетителей я заношу в специальную опись, где указываю их имена, что они мне сдали, и сколько я им за это заплатил. Когда неделя заканчивается, я сжигаю эту опись, а вместе с ней и тот остаток выделенных мне на неделю средств, который в ней указан, и который я не имею права оставить на следующую неделю. Следующая неделя - это новая жизнь, новая опись и новые деньги. Иногда я смотрю на скручивающиеся в огне зеленоватые купюры и радуюсь своей свободе. Меня эти деньги не волнуют.
Работодатель открывает металлическую коробку, втягивает носом запах пепла, слюнявит палец, тыкает его в дно коробки, лижет и довольно улыбается. "Все точно", - говорит он и неуловимым движением высыпает пепел в собственный карман. Вслед за этим он выдает мне пачку денег на следующую неделю, заставляет тщательно пересчитать, а перед уходом вручает с маслянистой улыбкой мою зарплату за неделю прошедшую. Это хорошие деньги. Излишне говорить, что квартира, в которой я теперь живу, когда-то была огромной коммуналкой. Что вы скажете о моей зарплате, если я сообщу Вам, что теперь живу в этой коммуналке один?
Только одного я не могу понять, как меня находят мои клиенты? Они звонят в мою дверь несколько раз в день, при этом никогда не сталкиваются друг с другом и никогда не ошибаются дверью. Иногда они приходят не единожды. Они приносят вещи и предметы. Изредка затаскивают на мой второй этаж мебель. Их или дрожащие, или твердые, или равнодушные пальцы достают принесенные ими ценности их жизни из сумок, из кошельков, из карманов и кладут на мой стол.
Я рассматриваю эти предметы, внимательно выслушиваю клиентов и объясняю, что цена их вещи определяется ее истинной ценностью именно для них. Но эту ценность как специалист измеряю я. Что я взвешиваю эту ценность особым безменом. И мебель тоже, цепляя ее за левый лицевой угол. Нет, я не знаю заранее, сколько будет стоить та или иная вещь. Хорошо, я не буду протыкать эту фотографию. Я приклею ее к безмену скотчем. Так. Сколько там? О! Почти тысяча долларов! Поздравляю! Эта фотография тянет на девятьсот пятьдесят долларов! Ах, это дорогое Вашему сердцу событие? И последняя фотография Вашего мужа? И Вашего сына? Нет, из-за одной фотографии Вы не забудете об их существовании! Вы забудете только об этом событии. Да, навсегда. Считайте, что его не было никогда. Да. Пересчитайте, пожалуйста. Ну, если Вы принесете все свои фотоальбомы, то забудете обо всех событиях и лицах, которые в нем запечатлены. Да. Нелегко. Но Вы станете очень богаты и сможете начать жизнь заново! Ах, Вам уже поздно? Ну, смотрите. Деньги нужны всем. Да, жизнь стала очень трудна. И об этом визите вы забудете тоже. Как меня найти вновь? Не знаю. Главное, очень захотеть.
Они продают через меня самое дорогое.
Ничего. Я уже привык. Каждый торгует тем, что он готов продать. Был бы покупатель. Меня не беспокоят чужие проблемы. Единственное, что меня беспокоит, это невысокая светловолосая женщина, которая иногда приходит к нашему дому с маленькой девочкой и подолгу сидит вместе с нею на скамье, смотрит в мое окно, или наблюдает, как я выскакиваю из подъезда и быстро раскладываю на рельсах металлические безделушки. Она показывает на меня пальцем, и что-то говорит этой девочке.