Аннотация: Произведение выдвигается на конкурс БД-3
Возвращение на Толиман
Нет, я все понимаю. Те, которые непонятливые, - они электриками работают, к сантехнике их за версту не подпускают. Я не понимаю одного: как же он летел, когда в сарае щели - руку просунуть можно?
Впрочем, чтобы не путать читателя, начну по порядку. Зовут меня Григорий Петрович Ушанко - на 'о' ударение, не путайте, - работаю в ЖЭКе номер четырнадцать, сантехником. В тот злополучный вечер я возвращался домой после напряженного трудового дня. Нет, трезвый. Не надо инсинуаций - на работе не пью. Да и работы было: всего-то пару манжет поменять, да у бабуленции с шестого дома душ протек. Тоже мне - божий одуванчик. Ей о душе пора думать, а она души себе принимает. Никакого соображения у бабки.
В общем, возвращаюсь домой. Кругом июль, благодать, птички поют. Напротив гастронома очередь - как всегда, к посольству. Это которые на Канопус эмигрируют, спикеры - те дальше, у Петра кучкуются. Мне-то не надо: я недавно смеситель одному академику ставил, он все по науке объяснил. Канопус, говорит, в восемьдесят пять раз больше Солнца. Представляете?.. Ясно, тропики у них там. Канопушки, небось, знойные, пиво горячее. Не хочу.
Так что иду - ноль внимания. Мне Валька Хохорин из очереди машет - я все иду. Что я, дурак?.. Не знаю, чего он хочет? Тем более, мне сегодня зарплату выдали. Уже почти за угол завернул, слышу - сзади топот. Валька бежит, черт в тельняшке.
- Гриша, - кричит, - стой! Дурилка картонная!
- Чего тебе? - оборачиваюсь. - Слышь, Валь, - говорю, - ты это брось. Завязал я, железно. Как Ирке обещал, с тех пор и не пью.
А тот лишь руками машет:
- Дык, знаю я, - хохочет, - братушка. Я ж по другому делу. Тут нам третьего надоть.
Опять двадцать пять! И, главное, сам тянет меня обратно, в очередь.
- Профессорушко один упромыслился, - объясняет задушевно. - Имя в народе положительное, мы с ним в очередюшечке признакомились. Пойдем, Гришунюшко. Брат Митька помирает, ухи просит.
Вальку я давно знаю. Он когда не рисует - пьет или по очередям околачивается, жизнь изучает. Тем более, стояние у посольства - какой-никакой, а доход. Дело в том, что канопяне раз в полчаса ментоскопируют очередь на предмет ННА. Носителей немотивированной агрессии, значит. Они вроде американцев, эти канопяне - все террористов ищут. А Валька у нас мужичок ничего - тихий, спокойный. В очереди за какого-нибудь гаврика постоять - всегда пожалуйста. Только ему слово 'ментоскопирование' не нравится. Ассоциации вызывает. Нежелательные.
В общем, подходим к очереди. Деваха веснушчатая с ртутным 'Гварахом' на нас волком смотрит, а от самой - так жаром и пышет. Я так понимаю - не местная. Канопушка в скафандре под человека, а сарафан у ней - для отвода глаз. Будь их воля, вообще голые бы ходили, только местная общественность возражает. В общем, пока Валька с ней разговаривает, я на канопушку украдкой пялюсь, вернее, на ее скафандр. И чего мужики в канопских бабах находят? На мой взгляд - лошадь лошадью.
Тут подбегает Валька.
- Дык, братушка! - тянет меня за рукав. - Опаньки. Вон профессорушечко нарисовался в полный рост.
Я и сказать-то ничего не успел - его уж нет. А ко мне академик мой подходит, собственной персоной, - Яков Михалыч. И с ним парень: морда волчья, сам в темных очках, шляпе, светлом плаще. В такую жару!
- А, - говорит Яков Михалыч, - Гриша. Приветствую!
И смотрит на меня выразительно. Я тоже стою, смотрю. Здравствуйте, мол. Морда стоит. Смотрит.
- Как смеситель, - не выдерживаю, наконец. - В порядке?..
Он всегда так выражается, даром, что академик. Иной раз такое завернет, - хочется вантуз отложить, записную книжку достать. Увековечить.
- А бачок как? - гну свою линию.
Тут уж не выдерживает сам академик.
- Пойдем, Григорий, - говорит. - Дело есть. Тут недалеко, в сарайчике.
Пока шли к сарайчику, он мне всю ситуацию и разъяснил.
* * *
- : в общем, такие дела, Григорий. Решай.
Говорит, а сам в глаза смотрит искательно:
- Ну что, согласие наличествует?
Еще раз оглядываю сарай: щелястые доски, верстаки, заваленные радиотехническим утилем, мятые ведра из-под краски. Посередине дикое сооружение: три автомобильных кресла спинками к торшеру, над одним из кресел - женский фен для завивки, из парикмахерской. Торшер весь в проводках, с него желтая пластмассовая уточка свисает, а к уточке электрический звонок прикручен. Тут-то я и понимаю, что никакой он к черту не профессор и не академик. Просто неудачник, да еще и с приветом. Жена бросила, вот он и психует с горя.
- Нет уж, - ухмыляюсь. - Ищи дурака.
- Это что же, - обвожу рукой сарай, - твой корабль?
- Это ест кароши карапль, - встревоженно гудит морда в шляпе. - Сами лютши инопланетни карапль. О я, я!
- У товарищей с Ахернана самобытная эстетика, - торопливо поясняет Яков Михайлович. - Радикально некомлиментарная с нашей. Для них самые одиозные артефакты местной культуры исполнены сакрального смысла, потаенного для непосвященных.
В общем, из сбивчивых пояснений академика и морды понимаю, что торшер с уточкой - это нормально. Примерно как у нас обтекаемый корпус и люминофоры. Сам ахернанец, - вот название, прости господи! - на Земле проездом, инкогнито. Ему надо срочно вернуться, но не домой, а на Толиман, в колонию. Проблема в том, что корабль там ни разу не был, а навигационная система работает минимум от тройного эмпатического резонанса. То есть, надо сесть и втроем страстно захотеть притолиманиться.
- А обратно?..
- Обратно - на компенсационном броске, элементарно.
Ничего ж себе элементарно!
- Ты что, Яша, - шепчу, - в своем уме?
А он мне:
- Зато пределы Ойкумены нам откроются! Необозримые пространства. Как Дэнису Тито.
Тут уж я совсем обозлился:
- Кой хрен мне эти пределы? Я уж лучше в очередь стану к канопчикам. Или спикянам. Там хоть гарантия есть.
Академик тоже злой стал, слюной брызжет:
- А туда хоть один матриархат улетел? Улетел, да?
Тут он меня уел. Вспоминаю, вспоминаю, - и действительно. Сколько на нашей улице посольство существует, - никому еще визу не оформили. Уж на что Дорошкевич ушлый мужик, и то по пятой графе порезался. Густота волосяного покрова недостаточная оказалась.
Вот блин:
- Фотыки я вам покашу, кароши Толиман фотыки, - суетится морда. Сует мне открытки - ничего себе карточки. Глянцевые.
- Ты погодь с картинками, - отвечаю. - Заплатишь сколько? Наличкой или на книжку перечислишь?
Яков, естественно, в ужасе:
- Как можно! - говорит, - Гриша! Это же братья по разуму.
А что мне с этого братства? Я у него на крестинах не был. Ахернанец, похоже, понял. Сник. Сует пятерку, смотрит с надеждой: хватит, мол?
- Давай двадцать, - говорю, - морда.
Ничего. Сует мне еще двадцать пятерок - ну, чукча! Проверяю: все честь по чести, номера разные, металлическая полоска, знаки.
- Отлично, - говорю, - теперь можно и фотками побаловаться. Что делать-то нужно?
Иностранец обрадовался, лопочет что-то по-своему. Опять сует мне свои карточки, поясняет:
- Это есть Творец союздов, тут - Мьюсиум, это - Храм Гр'Иша.
Надо же! Мой храм, оказывается. А я смотрю на фотки: там свалка, бензоколонка и пивзавод, что на Краске. Но для вида киваю, соглашаюсь. За такие деньги, чего не согласиться?
Сажусь в кресло. Ахернанец мне на колени мешок с картошкой - бряк! Я молчу. Заплачено. Сам на пивзавод пялюсь, окрестностями интересуюсь. Краем глаза на Якова с мордой поглядываю.
Вижу: сидит мой академик, а на коленях - аквариум с лягушками. Сам ахернарец из сумки книжки достает: 'Атлас автомобильных дорог России', 'Анатомия человека' и энциклопедии. 'Боевые искусства Земли', 'Холодное оружие', 'Огнестрельное оружие', 'Бронетехнику'. Садится чинно так, на голову фен надевает, книги - под зад, уточку - в руке держит, чтобы кнопка была под пальцем.
- Пойхали, - говорит.
Мне что? Я карточки перелистываю, лицо умное делаю, а мешок - тяжелый. Давит, зараза! Ничего, сквозь зубы себе - терпи, Гриша! Заплачено.
Едва прилетели, я сразу мешок на пол - и к выходу. Академик аж за голову схватился:
- Как, - говорит, - Григорий Петрович? А компенсационный бросок? Обратно чтоб, значит?
Ну, я-то ведь тоже не дурак. Не вчера родился. Вон наша ТЭЦ дымит, вон гастроном наш, родные девятиэтажки. Какой к черту Толиман, прости господи! Хватит, побыл клоуном. За денежки спасибо, конечно, лишними не будут, - а мне домой пора. На часах - почти девять. Ирка заждалась, поди.
- Григорий Петрович! Григорий Петрович!
Тридцать лет как Григорий Петрович. Ничего не слушаю, - иду.
Странно: У гастронома - никакой очереди. Посольство закрылось, что ли?.. Оно же круглосуточное. О! И ларек с кассетами у восьмого дома не белый, а пурпурный в разводах.
Тоскливое предчувствие разлилось в груди.
- Гражданочка! - кричу, - Гражданочка! - тут земля задрожала под ногами. - Можно вас на секундочку?
- Ая? Кхад то ю гере?
- Чего?..
Черт возьми! - выглядит совсем как бабка из шестого дома, только глаза:
Глаза?
Глаза?!! Идиот! ахенарец!.. очки!..
Со всех ног бросаюсь обратно к сараю. Вибрация возросла; казалось, дрожь проникала в кости, мышцы, глазные яблоки.
Толчок. У меня на глазах вырос дымный столб - словно от самолета, только изумрудного цвета и направленный вертикально вверх.
Сарая не было. Совсем. Я опустился на землю - не Землю! - и завыл.
* * *
В общем-то, все обернулось не так уж и плохо. То, что я инопланетянин, мне конечно, не поверили. Неправильные глаза, по их словам, не доказательство. Зарплату свою я выставил в художественной галерее, - народу нравится, до сих пор письма благодарственные шлют. И с Иридой мы вполне ладим, особенно после того, как я местный язык выучил.
Единственная беда - руки по работе скучают. Сантехника здесь не в чести, почему так сложилось - это я вам потом объясню.
Наверное, придется все-таки переквалифицироваться в художники. Устрою персональную выставку: у меня еще удостоверение осталось, лотерейный билет и этикетка от 'Фанты'.